Изломы сердца

ISBN 3-85409-332-2

Рецензии

Удаление из группы.
«Изломы сердца» - Клаудиа Эрдхайм рассчитывается с психоанализом
Mira Beham, Süddeutsche Zeitung, 5.2.1986

Австрийская писательница Клаудиа Эрдхайм, обжёгшийся ребёнок мамы-психоаналитика, а впоследствии долгие годы пациентка, затрагивает в своём втором романе «Изломы сердца» на примере собственного кризиса изъяны аналитических форм воздействия, препятствующие возможному психическому выздоровлению. Вместо полемики она оперирует аналитическими знаниями и выводит психограмму обезличивания посредством терапии. В отличие от других авторов литературных опытных отчётов, вымещающих скопившуюся агрессию в слезливом самокопании и игнорирующие значение литературного качества, Клаудиа Эрдхайм блестяще оперирует обличающим и разлагающим влиянием пародии. В этом ей помогает на самом деле существующая невольная комичность групповой ситуации, действующая по законам (само-)обмана и заблуждений.
В коротких, лаконичных предложениях рассказчица от первого лица, она же автор, передаёт свои противоречивые ощущения и переживания в терапевтической группе. С кажущейся лёгкостью, в тонах венского диалекта, автор пишет и чтобы излить свою ярость и чтобы выйти из состояния бессилия. Её гнев обращён на терапевта - классический экземпляр традиционного психоаналитика, нравящегося себе в безграничной нарциссической самопереоценке и находящего подтверждение своим притязаниям на всесилие в идеализирующей его группе. В первой части романа рассказчица ещё неоднозначна в своём отношении к аналитику, её сбивает с толку динамика группы (изображённая в карикатурном виде во вставленных диалогах). В дальнейшем же ходе романа доминирует личное противостояние и расчёт с терапевтом - бунт против патриархального характера психоанализа.
Пациентка отказывается признавать заданные группе терапевтические структуры, так как не ожидает от них избавления от своих бед. Узнав к тому же, что согласно теории психоанализа женщины и женская сексуальность считаются неполноценными, она поступила бы наперекор себе, если бы стала подлаживаться. Своё исключение из группы она опережает, уйдя, мучимая депрессиями и чувством вины, на сомнительную свободу.
«Искусство и терапия имеют цель: пригодность к собственной жизни», читаем у Адольфа Мушга в сборнике его франкфуртских лекций о «целительном и неисцелимом». Если терапевтический характер этого художественного произведения - как предполагал Мушг - заключается в освобождении и преобразовании фантазии и воспоминаний и связанном с ними живом представлении конфликтов, тогда роман Клаудии Эрдхайм «Изломы сердца» - прекрасный пример возобладания над жизнью для и при помощи литературы. Примерно так же, как в «Марсе» Фрица Цорна, автобиографический опыт связывается здесь с основательной критикой - в данном случае терапевтической практики - и отводится в художественной форме, выходящей далеко за рамки личной проблемы; процесс писания, однако, принимает вид «целительной» поддержки в жизни. - Что литература как таковая может служить заменой терапии, лекарством против всяческого душевного недомогания - предаваться этой иллюзии всё-таки не стоит.


В лабиринте психотерапии
Insa Sparrer, Psychologie heute, Апрель 1986

Новая книга Клаудии Эрдхайм «Изломы сердца» сосредоточена на опыте, сделанном в группе первичной терапии. Основной тон горек, ироничен и пессимистичен; беспощадно освещаются слабости терапевта и членов группы. «Аналитики не умеют хранить секреты. При этом считают себя ужасно выдержанными.» И это частенько звучит очень высокомерно: «Все так умно рассуждают и думают, они что-то понимают в психоанализе. Ни черта они не понимают». Но автор отнюдь не исключает из этой критики саму себя. «Наконец-то удовлетворю свой войеризм. Ну они и рассказывают» и ещё: «Я же могу писать, что хочу. Ведь это всё неправда. Каждый аналитик сразу разоблачит меня как параноика и склочницу.»
Мышиная возня и мелочная ревность разгораются между членами группы и терапевтом: «Теперь он постоянно защищает других. Совершенно неоправданно. А у меня, пожалуй, заскок на справедливости, потому что я не понимаю, почему он защищает этого козла, хотя козёл мне врезал.» Или в другом месте: «Эрдхайм не более мужественен, чем я женственна... Союз мужчин против женщин. Я непривлекательна. Почему он так сказал Эрдхайму?»
Зарождаются хронические зависимости: «Фрау Д: По-моему, это ужасно, что все так подолгу ходят сюда. Два года, Но ведь не десять, не пятнадцать ... Фрау Ф: А сколько это стоит! ... У меня через год конец терапии. Герр А: Я не хочу бросать. Фрау Б: Я тоже. Фрау К: Я тоже». Выделяются попытки противостоять зависимости. «Герр Э: один пациент во время длительного перерыва покончил с собой ... Фрау К: Это ужасная депрессия, если прервать терапию. ... Все: Если я захочу, брошу в любой момент.»
Постепенно сомнения в терапевте и терапии всё больше попадают в центр внимания. «Хармс всё время подталкивает мужчин к романам на стороне; Эрдхайму он тоже сказал: может он хочет переспать разок с другой женщиной, с симпатичной студенткой» и: «К человеку, который в терапевтической ситуации так носится со своим собственным неврозом, невозможно испытывать доверия.» Конечный успех тоже сомнителен: «Пациенты опять бессмысленно повторяют всё за Хармсом. К своим ощущениям я ещё и не приступал. Я здесь что, в сумасшедшем доме?» Клиенты пытаются козырять своими болезнями, благодаря чему «нездоровье» приобретает положительные импульсы. «Фрау Б: ... моё детство было самым ужасным. Герр Г: моё детство было ужасней. Герр К: нет, моё было ужасней. Все: я самый больной.»
В отрывке, озаглавленном «Это не первичная терапия» автор «Разбитых сердец» пытается доказать, что терапевт отступает от формы собственной терапии. Кроме критики некоторых более поверхностных моментов, она упрекает его в пристрастности во время контакта и использовании психоаналитического толкования вместо детского языка, способствующего регрессии, что, по мнению Клаудии Эрдхайм, «препятствует действенному освобождению от аффекта. Стало быть, речь идёт о видоизменённом анализе, результатом которого становится ещё более сильная фиксация и перенесение.»
Противодействие или оправданная критика? В то время как терапевт продолжает прикрываться своей ролью и влиянием, автор пытается добиться большей искренности и честности с его стороны. Неужели клиент в процессе терапии беззащитен, полностью предоставленный толкованиям аналитика? Становятся понятны опасности терапии, при которой терапевт занимает положение всесильного и недосягаемого.
Правда ли, что научиться чему-то можно только в том случае, если терапевт не совершает ошибок? Может ли, должен ли клиент стать равноправным партнёром в терапевтическом процессе? Разрушает ли терапевт своей позицией власти конструктивную критику со стороны клиента? Вопросы, которые поднимает и предлагает читателю эта книга.
Влиятельное положение терапевта всё чаще напрямую затрагивает автора. «Если человек протестует против несправедливости, значит он самодур». Принимая во внимание теорию Бахофена о праве матери, Клаудиа Эрдхайм обвиняет психоанализ в том, что биологическое превосходство женщины, основанное на её способности родить и выкормить ребёнка, осталось незамеченным Фрейдом и вошло в его теорию только в форме сексуального наслаждения, а ребёнок - только как замена пениса. Значит, это не случайность, что терапевт Клаудии Эрдхайм обходит женщин в группе и охотнее «знается» с мужчинами? Что происходит, если обиды сидят слишком глубоко, если не возникает достаточного доверия, наглядно демонстрирует нам Клаудиа Эрдхайм. «Ранить можно так глубоко, что прощение становится невозможным. Я раню тебя так, как ранил меня ты. Просто так ты от меня не уйдёшь.»
И тем не менее именно терапия побудила её написать эту книгу. Значит всё-таки терапия была успешной? Может быть, последний успех терапевта? Или и клиент и терапевт проиграли? Даже в этой полной катастроф терапии оценка успеха неоднозначна. Для терапевта, несомненно, это была однозначная неудача - или такому углу зрения мы обязаны всё ещё непреодолённой амбициозности клиентки, относящей смерть терапевта, скорее всего не имевшую отношения к «её» терапии, на свой счёт? Итак, всё-таки неудача? Чья?
Мнение терапевта и членов группы в данной книге не дано. Процесс терапии полностью представлен с точки зрения автора, мы всех видим её глазами. Если это и даёт нам несколько одностороннюю картину терапии, то именно в этом и состоит особенная честность и непосредственность «Разбитых сердец». Автор не выстраивает и не симулирует «справедливую пропорциональность», а делится живой личной ошеломлённостью. Причём так, что каждый получает по заслугам, в том числе и сама автор. А это требует мужества.
Книга, показывающая, как не должна протекать терапия. Можно ли на ошибках учиться? Возможна ли серьёзная помощь в рамках терапии? Или помощь разбивается о наши собственные ошибки?

Отрывок из книги

... Собственно, я вообще не хотела в группу. Как-то так попала. Я и не знала, что Хармс работает с группами. А пришла я, потому что хотела первичной терапии. Группы существуют, чтобы ждать. Но группа намного провокативнее одиночного анализа. Там действительно что-то происходит. Сейчас каникулы, народу немного. Сейчас я снова могла бы что-то сказать. А козёл всё равно каждый раз приходит. Он что, вообще никогда не уезжает? Он тоже хотел бы избавиться от меня. Каждый раз спрашивает, когда я еду в отпуск. Всех бы вон отсюда. Сегодня я начну. Я должна рассказать о Хаас. О конце анализа. Я до сих пор не могу думать ни о чём другом. Она меня вышвырнула. Заболела. У неё больное сердце, и я в этом виновата. Совершенно неожиданно она закончила анализ. Хаас. Анализ. Защита диссертации. Вышвырнула. Больное сердце. Вы полностью загипнотизированы. Ведь я читала об этом совсем недавно у Гротьяна, что некоторые пациенты после одиночного анализа словно загипнотизированы. Вот эта в колоритной фольклорной кофточке в общем-то очень приятная. Немножко как бы по-матерински. Это очень даже приятно. Если козёл что-то говорит, это выходит всегда так грубо, если даже он этого совсем не хотел. Вообще-то она плачет. Мне не нравится эта интонация. Я-то вообще не плачу. А хотелось бы. Это даже козёл заметил. Мне от этого снова неловко. Если прикрыть рот, она плачет, когда она так смеётся. Я и так знаю, что я смеюсь, потому что мне невесело. Хармс всегда только кивает и приветливо улыбается. У меня такое впечатление, что у неё комок в горле, как и у меня. Итак, у неё ком в горле. А у меня всё-таки нет. GLOBUS HISTERICUS. Ничего не знаю ни о каком коме. А Хармс кивает этому. У него тоже впечатление, что у меня комок в горле. Теперь меня записали в истерички. Не подавать виду. Я ни в коем случае не должна заплакать. Во всё это я не вдаюсь.