Бэтти, Ида и графиня

Отрывок из книги

 

Бэтти, Ида и графиня

 

Бэтти и Ида сидят в салоне. Бэтти как раз заканчивает свой стих. И тут Хелена сообщает о приходе графини.

‒ Хорошо, что ты пришла. Я уже хотела бежать к тебе. Но Бэтти нетерпелось прочитать мне ее новое стихотворенье.

‒ Я уже знаю. У меня был Адольф и читал мне рецензию Эрлиха. Я ужасно рада.

‒ Я тоже.

‒ Графиня, поздравляю. Первый большой отзыв о "Питомце общины“.

‒ Я так счастлива. Фельетон Эрлиха очень меня порадовал. О таком лестном отзыве я не смела и мечтать.

‒ Когда я наконец-то прочитала его целиком, то убедилась, что это прекрасное произведение. Его можна называть своеобразным или странным, но оно превосходно. Припоминаю параболы, которые ты читала мне 15 лет назад, какие они были слабенькие. И тут, такое произведение! Ты очень выросла духовно, чтение и опыт пошли тебе на пользу.

‒ О, какие похвалы! Меня хвалят со всех сторон. Пахлер в очень трогательном письме написал мне: "Вы не писали ничего лучшего". Но хватит похвал. Вы слышали,  что о вас сказал Шенерер из-за вашего прекрасного некролога  Комперту?

‒ Конечно. Что я подруга евреев.

‒ Но так и есть.

‒ Да, так и есть. Но я все равно рада, что Беттельхайм разрешил окрестить своих детей. Это маргинальная нация и маргинальная религия, и я рада, что теперь они часть общественности.

— Шенерер ужасно ее отчитал.

— Убогая сволочь.

— Настоящие отравители колодцев.

— Да, отравители колодцев. Тут ты права, Мари. Эрнст переживает. Но это все же маленькая свора.

‒ Эрнст не зря переживает. Проездом в Холтале я видела надписи сделанные большими красными буквами: "Вон жидовские свиньи", "Жиды - собаки" и "Здесь покоится мертвый жид". И тому подобное, я не все запомнила.

‒ Это ужасно. Никакого морального прогресса, графиня. Как вам мой портрет? Вы же с Идой были в ателье фрейлейн Мюллер.

‒ Превосходно получилось, фрейлейн. Лоб, глаза, нос - великолепно. И духовное сходство хорошо передано.

‒ Я же себя в профиль не вижу. На меня картина наводит грусть. Не потому что я такая нелепая и не хочу себя видить старой женщной, которой я есть. В этом исполненом грусти лице видны следы жизни полной боли и борьбы. Как только Мюллер смогла своими молодыми глазами все так точно увидеть. Она очень талантлива. Я бы хотела знать, что бы обо мне подумал человек, который меня не знает и ничего обо мне не слышал, смотря на мой портрет.

‒ Что на картине, должно быть, изображена значимая личность.

‒ Издеваетесь, графиня! Я послала портрет Розе. Как она радовалась! Она считает, что рот совершенно не похож. Моя Роза была великолепным созданием. Я еле перенесла ее утрату. Мари тоже усердна и справляется с работой, но такой как Роза больше нет.

‒ Ах, а еще должна вам сказать, что некоторые ваши стихи вошли в школьные хрестоматии.

‒ Я очень рада!

‒ Мои племянники усердно учат ваши стихи.

‒ Как приятно!

‒ А теперь, давайте наконец-то сыграем в тарок.

‒ Конечно! Играем! Играем! Мы здесь не для болтовни.

 

 

 

Бэтти, Ида и графиня

Рецензия

Вена это бесовская трясина

Галина Христева

31 января 2014, 17:58

 

Новый роман Клаудии Эрдхайм "Бэтти, Ида и графиня. История одной дружбы" препарирует венское общество 19 века.

Если кто-то предполагает, что новый роман Клаудии Эрдхайм Бэтти, Ида и графиня. История одной дружбы, о неторопливой комфортности бюргерских салонов и о тихих водах отстраненной от мира поэзии, тот быстро поймет, как ошибался. Подкупая читателя милыми диалогами и возвышеными эстетическими дискуссиями, роман все же написан "кровью поэтического сердца". Как возвышенное, которое согласно Шиллеру "освобождает нас от чувственного мира", так и прекрасное, которое нас с ним "связывает", проявляют в этом романе, переоценивающем традиционный диктат "гения и страсти", свою неприступность.

 

Две из трех главных героинь романа Эрдхайм поэтессы. Первая из них, лирик Бэтти Паоли, выглядит так "как та, у которой скорее случаются истории, чем она пишет стихи". "Темные, беспокойные глаза", "сатирическая улыбка" и "что-то страстное, конвульсивное". Бэтти, которая сама зарабатывает себе на жизнь и без сигар не может работать, знакома со всеми "великими мыслителями" Вены. Франц Грильпарцер, Генрих Лаубе, Фердинанд фон Заар, Адальберт Штифтер, Николаус Ленау входят в круг ее друзей и поэтому часто появляются на страницах романа Эрдхайм.

 

Писательница Мария фон Эбнер-Эшенбах ‒ в прошлом графиня Дубски ‒, "рассудительная, чувствительная женщина, прекрасная личность бесконечной доброты", Бэтти Паоли поняла это при первой же встрече. Третья подруга, не поэтесса, но обладательница прекрасного литературного чутья и вкуса, и такой же "сильной и глубокой натуры" ‒ Ида Фляйшль, дама из крупной еврейской буржуазии. Поэзия и совместная игра в тарок ‒ смысл жизни этих трех женщин. Они наслаждаются салонной жизнью Вены, путешествуют (тут читатели знакомятся и с частью истории железнодорожного сообщения) и ходят в театр.  

 

Эрдхайм знакомит нас с целой главой гламурной истории венских театров ‒ кроме интриг в Бургтеатре также и с развитием Бургтеатра под руководством Генриха фон Лаубе или открытием Карлового театра после временного его закрытия в революционном 1848 году пьесой Нестроя Die beiden Nachtwandler.

 

История дружбы трех женщин это и история катаклизмов и потрясений Габсбурской монархии с середины 19 века. В романе, который по праву можна назвать историческим, мы стаем свидетилями не только прелести венского колорита (с богемской кухней и ее голачен и повидлташерл), но переживаем также и мартовскую революцию 1848 года, отставку графа Меттерниха, борьбу за предоставление евреям равноправия, эпидемию холеры и битву под Кенигретцем в 1866 году. Это сейсмография австрийского общества, в котором поднимает свою отвратительную голову дремучий антисемитизм с его мерзкими призывами "Вон отсюда, жидовские свиньи" или "Бей жидов".

 

Бэтти Паоли также считает, что "Вена это бесовская трясина. Дышать приходиться только ядовитыми испарениями". "Бэтти нездоровится. Болезненная, очень болезненная". Редко где можно встретить такое проникновенное и в тоже время точное описание нервозности времени, как в романе Эрдхайм Бэтти, Ида и графиня. "Покой, праздность и чистый воздух" ‒ вот рецепт врачей-современников против нервозности, настоящего бича, который, как видно, был актуальным задолго до перелома веков.

 

Не вибросишь из этого романа курсы лечения и врачей, а среди них таких знаменитостей как Хиртль, Хробак, Билльрот или Броер. Клаудия Эрдхайм искусно описывает захватывающую панораму тогдашних модных курортов Ишль, Баден, Франценсбад, Карлсбад и многих других. Она демонстрирует весь арсенал тогдашнего врачебного исскуства ‒ пиявки, серные и соляные ванны, электризация, разнообразные средства от зубной боли.

 

Благодарая такому переплетению истории литературы, медицины и дискурса нервозности три центральные женские фигуры предстают как люди из плоти и крови, а не как экземпляры из литературно-исторического гербария. Не в последнию очередь это и история врачебной беспомощности, как в случае с сыном Иды, Эрнстом Фляйшлем фон Марксов, который во время вскрытия заразился трупным ядом, из-за чего его множество раз безуспешно оперировали.

 

Из такой врачебной беспомощности вскоре должны были возникнуть новые методы лечения, например психоанализ. Осмотрительность и дальновидность Клаудии Эрдхайм доказывает, однако, то, что хотя в романе кроме Зигмунда Экснера, хорошего друга Эрнста Фляйшля и появляется Зигмунд Фрейд и даже электризирует Бэтти, автор не пользуется дивидендами от этого эпизода и не превращает книгу в роман о Фрейде. Намного более важную роль, чем Фрейд, в книге играет его наставник, доктор Йозеф Броер, семейный врач Фляйшлев, который в лучшем смысле объединяет медицину и литературу, и всегда готов поддержать протагонисток ‒ в первую очередь графиню Марию фон Эбнер-Эшенбах ‒ медицинскими и литературными советами.

 

"Гений и страсть" выливаются в романе не "великими ураганами" и "потрясающими молниями" как того хотелось бы его героиням, а отмечены их изнурительной болью, страданиями и "сердечными спазмами".  "История трех подруг" Эрдхайм чрезвычайно плотна, но передана очень динамично и живо, с постоянным использованием настоящего времени ‒ почти как постановка. Драматическое исскуство автора объеденяет представление "душевных битв" персонажей с участью "разваливающейся империи" но не содержит ничего апокалиптического, напротив, постоянно удивляет изящными юмористическими акцентами.

 

Спокойными, уверенными штрихами Эрдхайм рассекает "внутреннее беспокойство и разорванность" своих персонажей, достигая глубинного нерва "перевозбужденного, надрывного времени". Ее книга не просто история одной дружбы, это изысканный роман о Дунайской монархии.

(Галина Христева, Album, DER STANDARD, 1./2.2.2014)